Н.И. Толстой. Структура и морфология обрядовых форм народной культуры. Понятие семиотического инварианта. Идея разложимости сложных семиотик.
Язык как зеркало народной культуры, народной психологии и философии, во многих случаях как единственный источник истории народа и его духа давно воспринимался таковым и использовался культурологами, мифологами в их разысканиях.
Отношения между культурой и языком могут рассматриваться как отношения целого и его части. Язык может быть воспринят как компонент культуры или орудие культуры, в особенности, когда речь идет о литературном языке или языке фольклора. Однако язык в то же время и автономен по отношению к культуре в целом, и его можно рассматривать отдельно от культуры или в сравнении с культурой как с равнозначным и равноправным феноменом.
Школу лингвистики создает Н.И. Толстой. Объектами анализа его и его учеников становятся славянские мифы, ритуалы, народный календарь, демонология, поверья, стереотипы обыденного и ритуального поведения, обрядовая лексика и фразеология, ритуальные тексты, символика, система метафор и прочие формы традиционной духовной культуры славян.
Язык в исследования Н.И. Толстого трактуется как сила, пронизывающая все стороны культуры, служащая инструментом ментального упорядочения мира и средством закрепления этнического мировидения. Взаимосвязь языка и невербальных реализаций культуры, когда язык не только отражает культуру, но и оказывает влияние на оформление неязыковых культурных кодов. С другой стороны, изучение механизмов языковой эволюции требует выявления факторов, лежащих за пределами языка. К изучению этнолингвистики Толстой применяет методы и способы изучения, выработанные в современной лингвистике. Толстой подчеркивает метафорический параллелизм применения термина «грамматика» к изучению и описанию обрядности.
Примером истолкования фразеологического оборота может служить разбор Н.И. Толстым устойчивого выражения «соленый болгарин». «Согласно обрядам приазовских болгар, когда ребенок только родился и еще к груди матери не дотрагивался, бабки-повитухи стелили рядно на пол, клали на него ребенка, ложились сами кругом него, образуя круг, делали несколько надрезов бритвой на теле новорожденного, а потом его присаливали. Конечно. Ребенок плакал, но его обмывали и давали матери кормить. Отсюда и пошло - «соленый болгарин».
Большой интерес представляют заметки Толстого о народной демонологии. Народная демонология - важная и неотъемлемое звено архаической славянской духовной культуры, в нашу пору уже быстро исчезающей, во многих зонах почти бесследно исчезнувшей, но в прошлом достаточно устойчивой и повсеместно распространенной. По своему происхождению она относится к давним дохристианским воззрениям, к эпохе язычества, которая в несколько видоизмененных формах, по сути дела, продолжала существовать в жизни народной, уживаясь часто с христианством, прежде всего с бытовым христианством, либо противопоставляясь ему, как мир «преисподней» или часть мира земного - миру небесному.
Народная демонология ярко отражена в фольклоре - сказках, преданиях, песнях, пословицах и т. п., народных обычаях (некалендарных - родинных, свадебных, похоронных), и календарных (святочных, купальских), в народных представления космогонических, метеорологических, народно-медицинских и др., бытовых и трудовых процессах, суевериях, оберегах и иных «охранительных» действиях.
Принцип наименования духов - по месту обитания (домовой, леший, боровой, лозатый, водяной). Сам внешний вид, сам облик демонов, а в значительной мере и их функция во многом и часто зависима от места их обитания. В то же время, наблюдается расплывчатость образов отдельных «нечистиков», некоторая их морфологическая недетализированность, с другой стороны - их многоликость, многообразие. Эта многоликость фиксирующаяся иногда на одной и той же территории, может быть вызвана не только «диалектным» смешением, но и общими историческими условиями развития древних славянских мифологических воззрений.
В одном и том же диалекте, на одной и той же территории могли сосуществовать элементы разных эпох и разных форм дохристианского мифологического сознания. Славянские обрядово-мифологические системы и их демонологические подсистемы, зафиксированные в разных местах славянского этнического и языкового мира, имеют в этом отношении много общего с современными славянскими диалектными системами, в которых единовременно, по-разному на разных территориях сосуществуют и фиксируются архаизмы и инновации, исконные и заимствованные элементы, формы, отражающие разные этапы и периоды развития конкретного языка.
Демонологические народные представления в полной мере отражают отмеченные выше особенности - они различны, то есть «диалектны» на разных территориях и не одновременны по своему происхождению. Что же касается демонологической морфологии, сиречь внешнего облика «нечистой силы», то она тоже оказывается зависимой от данных обстоятельств. «Нечистая сила», по народным представлениям, может быть антропоморфна, зооморфна, бесплотна и смешанно зооантропоморфна.
Примеров, иллюстрирующих данные положения множество. Взять хотя бы такую популярную и широко представленную в фольклоре особь как русалка. Восточнославянская русалка - особь почти всегда антропоморфная (известны лишь редко фиксированные случаи превращения ее в птичку - сороку, лебедку, либо лягушку, белку), обычно обнаженная (редко в белой длинной одежде), чаще всего женского пола с длинными распущенными волосами и бледным бескровным лицом. Что касается места ее обитания, то это озеро или омут, или иное водное пространство, но возможны - и, видимо более архаичны, - поле («жито») и лес. Внешняя привлекательность этой особи в разных диалектных зонах различна. На северновеликорусской диалектной территории русалки - женщины без краски (румянца) в лице, с тощими и холодными руками, с длинными космами и большущими «титинами» (Владимирская губерния). С этим владимирским, не слишком обаятельным обликом согласуется облик белорусской могилевской русалки. Неказиста и белорусская, витебская русалка: она женоподобна, но, по свидетельству Н. Я. Никифоровского, старая, безобразная и грязная оттого, что живет в болотах. Такими они проникли и в русскую литературу.
Среди любопытных украинских диалектных особенностей следует отметить облик херсонских русалок - маленьких как куколки и харьковских русалок - маленьких девочек, бледных, почти прозрачных, с длинными русыми или зелеными волосами, а также харьковских русалок-мальчиков с короткими курчавыми рыжими волосами. С последним представлением согласуется черниговское поверье, что «русалками одинаково становятся женщины и мужчины».
Итак, локальные различия в облике русалок определяются в общем следующим набором признаков: женское - мужское, большое - малое, красивое - некрасивое, с большой грудью - без оной, с зелеными - с русыми волосами (часто в зависимости от места жительства - в воде или жите, или в лесу, отчасти в зависимости от пола).
Н. И. Толстой также пишет о народной этимологии и этимологической магии. Лежащий в основе народной этимологии принцип семантического притяжения созвучных слов имеет общий характер и составляет одну из важнейших особенностей ряда архаических фольклорных и ритуально-магических текстов, которую можно назвать этимологической магией, смыкающейся с другими, неязыковыми (ритуальными, мифологическими) видами магии. Приемы, применяемые в собственно лингвистических работах по народной этимологии оказываются здесь явно недостаточными ввиду большой сложности самого объекта: в качестве единицы описания в данном случае выступает не лексическая пара семантически сближенных созвучных слов, а как правило, целый, нередко достаточно пространный текст, в пределах которого только и может быть выявлена мотивировка самого сближения. Поэтому накопление, систематизация и собственно лингвистический (формальный и семантический) анализ фольклорно-этнографических факторов народной этимологии остаются насущной задачей науки о языке.
Второй, более глубокий уровень рассмотрения интересующего нас явления связан с анализом народной этимологии и этимологической магии как мифопоэтического приема, включающегося в сложную семантическую и поэтическую организацию целого текста. То есть, связан с изучением функции народной этимологии в структуре текста.
Третий аспект рассмотрения предполагает выход за пределы вербальных текстов и обращение к ритуально-магическим формам поведения, к обрядовым текстам, мифологии и верованиям, необязательно имеющим языковое выражение или устойчивую текстовую форму. Роль народной этимологии в текстах этого типа может быть различной: от мотивирующей совершаемые действия до генерирующей, то есть порождающей обрядовые действия. Примером ритуальных действий, мотивированных народной этимологией могут служить следующие примеры: на Ивана Купала солнце купается (Полесск.), если кто-то до Благовещения повесит на дворе белье, то в селевешальники будут (черниг.), Федор Студит землю студит, на Студита стужа, сечень сечет зиму пополам, в апреле земля преет, со дня Руфа земля рухнет, на Карпа карпы ловятся, на Тихона солнце тише и птицы стихают, Борис и Глеб - поспел хлеб. Созвучные компоненты обеих частей такого текста принимают на себя семантическую и символическую интерпретацию этой связи, ее мотивировку.
Вся народная культура диалектна, что все ее явления и формы функционируют в виде вариантов, территориальных и внутридиалектных вариантов с неравной степенью различия. Это находит свое яркое выражение в фольклоре, в котором реально бытуют многочисленные варианты текстов. Что же касается инвариантов, то это уже некий конструкт, создаваемым фольклористами. Нередко, правда, в качестве инварианта избирается какой-либо реальный текст.